3. Переоценка дедукции. Греки вообще придавали
дедукции как источнику знания больше значения, чем
современные философы. В этом Аристотель не так виноват, как
Платон; он неоднократно признавал важность индукции и
уделил значительное внимание вопросу о том, как мы
устанавливаем исходные посылки, от которых должна
отправляться дедукция. Тем не менее, он, как и другие
греки, в своей теории познания отвел неподобающе высокое
место дедукции. Мы согласимся, что, скажем, мистер Смит
смертей, и мы свободно можем сказать, что знаем это, потому
что мы знаем, что все люди смертны. Но в действительности
мы знаем не то, что "все люди смертны", а скорее что-то
вроде: "все люди, рожденные более полутораста лет назад,
смертны, и таковы же почти все люди, рожденные более
ста лет назад". Таково наше основание для того, чтобы
думать, что мистер Смит умрет. Но это доказательство
является индукцией, а не дедукцией. Оно обладает меньшей
убедительностью, чем дедукция, и дает только вероятностное,
а не достоверное знание; но, с другой стороны, оно дает
новое знание, которого не дает дедукция. Все важные
выводы вне логики и чистой математики индуктивны, а не
дедуктивны; единственными исключениями являются
юриспруденция и теология, каждая из которых выводит свои
исходные принципы из не подлежащего сомнению текста, а
именно из свода законов или из священных книг.
Кроме "Первой Аналитики", которая трактует силлогизм,
другие логические произведения Аристотеля также имеют
важное значение в истории философии. Одним из них является
небольшая работа "Категории". Неоплатоник Порфирии написал
к ней комментарий, который оказал весьма заметное влияние
на средневековую философию. Но пока оставим без внимания
Порфирия и ограничимся Аристотелем.
Что именно подразумевается под словом "категория" у
Аристотеля, у Канта и у Гегеля, я, признаться, никогда не
был в состоянии понять. Я лично не верю, что термин
"категория" может в какой-либо мере быть полезен в
философии как представляющий ясную идею. У Аристотеля есть
десять категории: субстанция, количество, качество,
отношение, место, время, положение, состояние, действие и
страдание. Дается только единственное определение
"категорий": это "выражения, которые ни в коей мере не
означают чего-то сложного", а затем следует
вышеприведенный список. Суть этого определения,
по-видимому, та, что каждое слово, значение которого не
составлено из значений других слов, означает сущность, или
количество, или что-либо еще. Нет указаний на какой-либо
принцип, на основании которого был составлен список из
десяти категорий.
Субстанция это прежде всего то, что не может быть
ни предикатом какого-либо субъекта, ни находиться в
субъекте. Говорят, что вещь "находится в субъекте", и хотя
она не является частью субъекта, но не может существовать
без него. Какие даются примеры? Образчик грамматического
знания, которое находится в уме, и некая белизна, которую
может иметь тело. Субстанция в вышеуказанном первоначальном
смысле является индивидуальной вещью, лицом или животным.
Но во втором смысле вид или род, то есть "человек" или
"животное", может быть назван субстанцией. Этот второй
смысл кажется незащищаем и дал возможность более поздним
писателям пуститься во множество дурных метафизических
рассуждений.
"Вторая Аналитика" работа, касающаяся в основном
вопроса, который должен беспокоить любую дедуктивную
теорию, а именно: как получаются исходные посылки?
Поскольку дедукция должна из чего-то исходить, мы должны
начать с чего-то недоказанного, известного каким-либо иным
способом, чем наглядная демонстрация. Я не буду приводить
теорию Аристотеля в деталях, поскольку она зависит от
понятия сущности. Определение, заявляет он,
это утверждение сущности природы вещи. Понятие о сущности
является сокровенной частью каждой философской системы
после Аристотеля, пока мы не подходим к Новому времени.
Это, по-моему, безнадежно сбивающее с толку понятие, но его
историческая ценность заставляет сказать о нем несколько слов.
По-видимому, понятие "сущности" вещи означает "те из ее
свойств, которые нельзя изменить, чтобы она не перестала
быть сама собой". Сократ может иногда быть счастлив, иногда
печален; иногда здоров, иногда болен. Поскольку эти его
качества, свойства, могут изменяться, причем он не
перестанет быть Сократом, они не являются частью его
сущности. Но, как предполагается, сущность Сократа
то, что он человек, хотя пифагореец, который верит в
переселение душ, этого не признает. В действительности
вопрос о "сущности" есть вопрос о том, как употреблять
слова. Мы употребляем одно и то же имя в различных случаях
для довольно разнообразных явлений, которые рассматриваем
как проявление одной и той же "вещи" или " лица".
Фактически, однако, это лишь вербальная конвенция.
"Сущность" Сократа состоит тем самым из таких свойств, при
отсутствии которых нельзя употреблять имя "Сократ". Вопрос
этот чисто лингвистический: слово может иметь
сущность, но вещь не может.
Понятие "субстанции", как и понятие "сущности"
это перенесение в область метафизики того, что является
лишь лингвистической конвенцией. Описывая мир, мы находим
удобным описывать какое-то количество случаев как события
из жизни "Сократа", а другие случаи как события из
жизни "мистера Смита". Это заставляет нас думать о
"Сократе" или "мистере Смите" как означающем что-то, что
существует на протяжении целого ряда лет и в некотором
смысле является более "прочным" и "реальным", чем те
события, которые случаются с ним. Если Сократ болен, мы
думаем, что в другое время он здоров, и тем самым бытие
Сократа не зависит от его болезни; с другой стороны,
болезнь требует, чтобы кто-то был болен. Но, хотя Сократу
нет необходимости быть больным, все же что-нибудь
должно с ним случаться, если он рассматривается как
существующий. Поэтому в действительности он не более
"прочен", чем те события, которые с ним происходят.
"Субстанция", если принимать ее всерьез, вызывает
непреодолимые трудности. Предполагается, что субстанция
это носитель свойств, нечто отличное от всех своих
свойств. Но когда мы отбросим свойства и попробуем
вообразить субстанцию саму по себе, мы убеждаемся, что от
нее ничего не осталось. Поставим вопрос по-иному: что
отличает одну субстанцию от другой? Не разница в свойствах,
так как, согласно логике субстанции, различие свойств
предполагает численное различие между "субстанциями", о
которых идет речь. Поэтому две субстанции должны быть
именно двумя, не будучи сами по себе различимы каким-либо
путем. Но как же тогда мы сможем установить, что их две?
"Субстанция" это фактически просто удобный способ
связывания событий в узлы. Что мы можем знать о "мистере
Смите"? Когда мы смотрим на него, мы видим определенное
соединение красок; когда мы прислушиваемся к тому, как он
разговаривает, мы слышим серию звуков. Мы верим, что,
подобно нам, у него есть мысли и чувства. То что такое
"мистер Смит", взятый отдельно от всех этих явлений? ишь
воображаемый крюк, на котором, как предполагается, должны
висеть явления. В действительности им не нужен крюк, так же
как земля не нуждается в слоне, чтобы покоиться на нем.
Каждый может видеть на примере из области географии, что
такое слово, как, скажем, Франция", лишь
лингвистическое удобство и что нет вещи, называемой
"Франция", помимо и вне ее различных частей. То же
относится и к "мистеру Смиту"; это собирательное имя для
ряда явлений. Если мы примем его за нечто большее, оно
будет означать что-то совершенно непознаваемое и поэтому
ненужное для выражении того, что мы знаем.
Одним словом, понятие "субстанция" это
метафизическая ошибка, которой мы обязаны переносу в
структуру мира структуры предложения, составленного из
субъекта и предиката.
В заключение скажу, что доктрины Аристотеля, которыми мы
занимались в этой главе, полностью ложны, за исключением
формальной теории силлогизма, не имеющей большого значения.
В наши дни любой человек, который захотел бы изучать
логику, потратил бы зря время, если бы стал читать
Аристотеля или кого-либо из его учеников. Тем не менее,
произведения Аристотеля, посвященные логике, свидетельства
большого дарования и были бы полезны для человечества, если
бы появились в те времена, когда оригинальность интеллекта
была еще очень значительна. К несчастью, они появились в
самом конце творческого периода греческой мысли, и поэтому
их приняли как неоспоримые положения. К тому времени, когда
возродилась оригинальность в логике, двухтысячелетнее
царствование логики Аристотеля сделало очень трудным ее
свержение с трона. В течение всей новой эпохи практически
каждый успех в науке, логике или философии приходилось
вырывать зубами у сопротивлявшихся последователей Аристотеля.
velikanov.ru >> Библиотека. Бертран Рассел. История западной философии
Следующий раздел >>> ^ Наверх
© А.Г.Великанов, 1998 —
2025